11 мая в МГИМО состоялась встреча студентов вуза с Никитой Михалковым. В представлениях, надеемся, он не нуждается. Импозантен, остер на язык, способен смеяться над всем и вся, в частности, над самим собой. Пришел поговорить. Как за чашечкой кофе у себя дома. О политике, искусстве и немного о себе. Кусочек патриархальной Москвы, забредший в наше постмодернистское сообщество. И сумевший, не потеряв себя, влиться в него. Оно и понятно – таланта общения Никите Сергеевичу не занимать. Его ответы на наши каверзные вопросы и не очень – это маленькие зарисовки, наброски из слов вокруг центрально стержня идеи. Мы постарались их сохранить нетронутыми, просто обозначив тему, которая зачастую и являлась вопросом автору.

   

    Мгновения 1-9: о кино, о семье, о себе

   

    1. Про «Утомленных солнем-2»

   

    Это очень большая картина. Очень тяжелая. Вообще должен вам сказать, что я никогда не предполагал, что может так измениться представление о том, чему учили, когда ты погружаешься в историю Великой отечественной войны. Я посмотрел около 40 часов хроник и прочитал огромное количество воспоминаний, не исторических исследований, а воспоминаний людей. Невозможно понять, как это происходило. Почему идет по лесу 8 человек, один отошел пописать, шестеро прошли дальше, упала мина, и никого не осталось в живых? Почему именно он отошел? Почему он остался в живых? Или 56 ранений. У мальчика, молодого солдата, его выхаживают всем госпиталем 8 месяцев, через 8 месяцев он в новой форме едет на фронт и на глазах всего госпиталя в машину, в которой он едет, попадает заряд и он гибнет. Или человек, который бежит в атаку и в него попадает три осколка: один срезает на пилотке звезду, другой пряжку ремня, а третий каблук. Или человек, у которого осколок распорол живот, кожу, но не задет внутренние органы, и у него вывалились кишки, и он 40 км в чемодане перед собой несет эти кишки. Всю требуху свою. И доносит в госпиталь. Причем, он абсолютно здоров, он теряет кровь, но не так, как если бы это было внутреннее ранение. Он доходит. Почему? Почему судьба решала именно так? И в какой-то степени в фильме мы пытаемся на это ответить. И это очень увлекательно и очень сложно. Хотя вообще более-менее хорошо делать что-то сложно, а по уровню, я думаю, этот фильм должен быть помощнее, чем «Сибирский цирюльник».

   

    2. Про «Оскар»

   

    Оскар? Оскар Соломонович – главный парикмахер Кемеровской области. Я вообще никогда в жизни не снимал и не делал фильмы с расчетом на какие-то премии. Радость замечательна нечаянно. Когда человек делает что-то ради того чтобы получить, то когда он получает, это его уже не удовлетворяет, а если не получает, значит, он зря работал. Для меня это, к счастью, не имеет значения, то есть имеет, но не является самоцелью. Даже когда я пересматриваю свои картины, я думаю: «Как я это сделал?» - понять не могу. И очень счастлив, потому что убежден, что человек – не хозяин дарования, что если ему Господь его дал, то человек - только проводник. Как только он начинает думать, что это его, он совершено неожиданно просыпается никем и звать его никак, даже если у него есть знаменитое имя. И он не понимает, что изменилось, он думает, что это общество стало дурным и пошлым. А это он сам стал таким, он потерял талант, так как решил, что это его собственность. Много я знаю таких моих коллег, которые до сих пор не понимают, что они стали никем. А это очень важно. Все же написал еще Александр Сергеевич:

    Хвалу и клевету приемли равнодушно

    И не оспаривай глупца.

   

    3. Про славу

   

    Я глубоко не уважаю многих людей, добившихся славы, которые тяготятся тех, ради кого они работали. Это крест. Конечно, приятно, когда тебя узнают. Не всегда. Бывают места, в которых лучше бы тебя не узнали, бывают ситуации, в которых лучше бы тебя не знали. Слава, узнаваемость, они обоюдоостры. Я помню потрясающее признание Олега Янковского. Я вел три или четыре раза «Смехопанораму», и он рассказывал мне про то, как снимался у Тарковского в Риме. Он говорит: «Я испытал шок, я вышел на улицу – и меня никто не узнал. Я испугался». Я помню свою стыдную историю в Венеции, когда я шел по площади Святого Марка и двое молодых людей восторженно подошли ко мне с фотоаппаратом и говорят: «Можно?» Я отвечаю: «Ну конечно» - они: «Нет, ВЫ нас сфотографируйте». А там же тебя никто не знает.

   

    4. Про русский Голливуд

   

    Развитие кинематографа здесь напоминает Аляску времен Золотой лихорадки. Например, 10 лет назад бокс-офис со всеми русскими фильмами, которые были сняты тогда, составлял 8 тысяч долларов. Сегодня это почти миллиард. Мы выпускали «Сибирского цирюльника» - было только 32 кинотеатра с Dolby Stereo Surround. Сейчас почти 1500. То есть, развитие кинематографа – это в первую очередь привлечение денег, на которые можно строить. Когда выпустили «Сибирского цирюльника - открылось окно в Европу, в мир, а нам вставили канализационную трубу, и слили туда все, что они не потребляют. Потом люди разобрались. Но на этом уже сделали гигантские, немереные деньги. И мы пришли с «Цирюльником» в момент невероятной жажды: он был на русским языке, про русских людей. Я для себя придумал одну формулу: я абсолютно не хочу быть понятным, я хочу быть понятым. Быть понятным, это опуститься до уровня continental breakfast. В любой стране, когда ты просыпаешься с похмелья (в Токио или в Амстердаме) - он везде одинаковый. А я хочу здесь есть пельмени, а в Токио есть суши. Пока зритель сам не скажет: хочу родную речь, хочу без перевода, хочу про себя. А мы: «Бандитский Петербург», менты - куча крови. Зритель говорит – больше не хочу. Хочу чего-то человеческого, хочу понять – бац – и невероятным успехом пользуется картина «Остров». 10 лет назад – какой «Остров»? Им нужен был «Рэмбо». И это, опять же, естественный процесс. Нужно понять, что на таких просторах, на таком масштабе любой резкий поворот – это разрушение, сразу гибель. Поэтому развитие требует самого главного – приверженности корневой системе. Традиции – это не значит патриархальная старость, пенсионное бормотание. Уверяю вас, можно снимать кино про витязя в тигровой шкуре – это будет современнейшая картина. Голливуд – это движение в технологиях, которое будет отражать, так ли иначе, то, что нас с вами волнует. Например, фильм «Волкодав». Я готовил Лебедеву Коле, режиссеру: «Те же деньги, те же технологии – «Тарас Бульба» или «Илья Муромец» - уверяю тебя. Лом будет. Лом»! Мы хотим заполнить сейчас ту нишу, которая из нас вытравлена.

   

    5. Про «Жмурки»

   

    Что касается Балабанова, уважаю человека, потому что у него есть своя точка зрения, и это личность. Про «Жмурки»: я просто снял эту личину, которая есть у меня и стал таким, какой я есть. На самом деле это такая очистительная клизма, простите меня за сравнение. Для того чтобы снимать этот налет серьезности, заштампованности что ли, эту патину, я очень люблю сняться в «Жмурках» или в «Мне не больно». Это терапевтическое действие. Когда Балабанов предложил мне сыграть этакого пахана, серьезного, я сказал, что мне это неинтересно. И это все импровизации. Понимаете, когда ты ловишь образ, ты летишь. Но Балабанов, сам человек талантливый и рисковый, не думал вообще, что я на это пойду. Это же его прощание с этим жанром. Это Тарантино русского пошиба. Зачем Балабанов снимает в таком жанре? - он сам над собой издевательски посмеялся и закрыл тему. Люди, которые понимают это, хохочут при просмотре. Это же совершенный стеб над стебом.

   

    6. Про Меньшикова

   

    Меньшиков – замечательный артист. Люблю его. Я не считаю удачными его последние работы (в «Золотом теленке» и «Докторе Живаго»). Но это совершено не говорит о том, что он кончился. Я очень надеюсь, что мы начнем снова работать и вернемся к тем творческим отношениям, которыми я очень дорожу. Меньшикову, как любому настоящему артисту, нужен режиссер. Он может играть сам, но он играет сам ровно в тех пределах, в каких ему это доступно. Для того чтобы выйти за эти рамки, ему нужен глаз со стороны, внимательный энергичный. Взгляд с любовью, который может помочь. И тогда он взлетает. Тогда он раздвигает эти рамки. Если этого не делать, то можно конечно завязнуть. Это большая опасность.

   

    7. Про отца

   

    Сейчас он, к сожалению, лежит в больнице. У него было воспаление легких, но, к счастью, это миновало. Вообще, знаете, это феномен. Вы не видели мою картину, маленькую, там 2 фильма: «Отец» и «Мама»? Я сделал картину к столетию со дня рожденья моей матери и к девяностолетию со дня рождения отца. Он ведь младше матери на 10 лет. Это своего рода исповедальные картины. Там отец говорит такое, что люди не говорят вслух. Он был абсолютно откровенен. Уникальность этого человека в том, что, кем бы он ни был, у него никогда не было альтернативы: предать - не предать, посадить - не посадить. Хотя я убежден, что при сложившейся «любви» к нему, когда открыли архивы КГБ, там перерыли все. Тем не менее, это не помешало ему в 90-е годы написать про Сталина: «Я ему верил, он мне доверял». Для этого нужно иметь мужество и сознание того, что он так жил, что он действительно верил. Второе, то, что абсолютно отличает его от других детских писателей – он остался психологически на уровне тринадцатилетнего мальчика. Это говорила еще моя матушка. У него никогда не было сюсюканья с детьми и про детей. Он этого терпеть не может. Как дети не любят друг друга. Они могут играть, но через минуту стукнуть по голове. У него и литература из детства: «Я уколов не боюсь, если надо – уколюсь…» У него, например, абсолютно детский взгляд. Невероятная личность. Реакция Мухаммеда Али в лучшие годы его военной жизни, мгновенная. Когда его спрашивают про зависть, говорит – ну, пусть лучше завидуют, чем сочувствуют.

   

    8. Про зависть

   

    И я так считаю. Поэтому сам никогда не завидую и жалею тех, кто завидует.

   

    9. Про воспитание

   

    Да никак меня не воспитывали! Я думаю, как бы ни воспитывали, та атмосфера, которая была в доме, передалась той атмосфере, которую мы культивировали со своими детьми. И, надеюсь, которую они создают у себя в доме. Это аура. Это ж не значит – пороть по субботам. Хотя меня пороли. Затрещины летели только так. Знаете, летишь, бывало, мимо шкафа, а там: Толстой, Гоголь, Достоевский. В этом нет ничего такого. Русский человек так устроен. У нас же нет свободы, нет, у нас есть воля – это совсем разные вещи. Чередование кнута и пряника – очень важно. Но еще важнее знать, когда что применить. Я знаю только одно: существует доверие и недоверие. Существует уважение или отсутствие его. Существует душевно-духовная связь. Ты можешь не видеться с родными месяцами и не испытывать тоски, потому что они в тебе. Это больше, чем просто писать открытки на именины и на день рождения и обижаться, когда не получил. Иммунитет, который должен быть в человеке, должен даваться родителями. Это значит, что им нужно появляться, когда нельзя не появиться. И не тащить за руку в профессию или в институт. Когда ты нужен и там, где ты нужен, ты должен оказаться. Бывают ситуации, когда твоя помощь необходима.